Читать философов я с детства обожаю.
О сути жизни я постичь пытаюсь мысли.
Хоть толку нет с того, но всё же уважаю
я тех, кто думает, что в этом что-то смыслит.

Чем бабы отличаются от женщин?
Им надо денег, мужа, то да сё.
Интриг, скандалов, сплетен и затрещин.
А женщины – нас любят. Вот и всё.

Не знаем мы, с какого боку
нас может счастье приютить.
Лишь одному известно Богу –
чем чёрт изволит пошутить.

На своей шкуре все ошибки
я в этой жизни испытал.
Милей мне злобная улыбка,
чем добродетельный оскал.

В аду житейских академий
идут совсем иные драмы,
когда становимся мы теми,
кем нас пугали в детстве мамы.

Лучше быть повешенным на рее,
чем томиться птицею в силках,
лучше сохнуть чучелом в музее,
чем живой синицею в руках.

Будь чист. По совести живи.
Будь добрым. Верь в людское братство.
И с женщинами без любви
не совершай членоприкладства.

Быть или не быть? Ответ готов
лишь у тех, кто помнит суть вопроса.
Кто-то отстаёт от поездов.
Кто-то успевает. Под колёса.

Врата от Ада или Рая
в любой момент открыты всем.
Проснусь ли завтра – я не знаю.
А главное – не знаю с кем.

Мы в этой жизни лишь туристы.
Наш путь извилист, как глиста.
И узкие специалисты
нам лезут в узкие места.

Живя с проворством таракана,
мир добродетелью кишит.
Боюсь я тех, кто очень рьяно
добро мне причинить спешит.

В потёмках по жизни мы бродим
средь хаоса, мрака и тьмы,
и место под солнцем находим
порой лишь на кладбище мы...

Так говорил Прутков Козьма,
укравши мысль у Заратустры:
чем больше в женщине ума,
тем незначительнее бюсты.

Скажу вам честно, без обмана –
люблю я умный разговор
за то, что можно у болванов
произвести большой фурор.

Бежишь, торопишься, спешишь,
а смерть – бок о бок бродит.
Чем чаще на часы глядишь,
тем жизнь – быстрей уходит.

Везде найдутся своры добрых сторожей.
Всегда протянут – никуда от них не деться –
мне, утопающему, лезвия ножей.
С предупредительными выстрелами в сердце.

Во все века, во все года
впадаем в грех мы, и тогда
сам Бог планете ставит клизмы,
и происходят катаклизмы.

Наступит день – примчится вся родня,
чтоб погулять на пышной моей тризне.
И вынесут торжественно меня
те, кто не выносил меня при жизни.

Будь ты святоша или горький пьяница,
умей по жизни ладить с дураками.
Будь проще, и народ к тебе потянется
своими ненасытными руками.

Бояться смерти – это глупо.
Жизнь – это сцена, где назавтра
судьба нас всех зачислит в труппу
анатомического театра.

Не люблю я излишнего шума.
Знаю я золотые слова:
когда задница думает думу,
то обычно молчит голова.

Кто Читу меняет на Гавайи,
кто порожние бутылки на портвейн,
а Свобода – девица нагая,
любит только тех, кто верен ей.

Веселиться всю жизнь – не грешно,
хохоча на хмельных вечеринках.
Умереть тоже надо смешно,
чтоб никто не грустил на поминках.

Помню в юности – лез я из кожи,
вразумляя заблудших слепцов.
Я хотел по наивности тоже
за живое задеть мертвецов.

Во мне сидит инстинкт природный,
тревожа струны бытия.
Когда я слышу: «Все свободны!» –
невольно вздрагиваю я.

У красоток вид беспечный,
да сердца, увы, черствы.
А у добрых женщин вечно
обе ноженьки кривы!

Власть Тьмы узнаешь по приметам,
как нож, когда он под ребром.
Добро должно быть с пистолетом,
коль Зло гуляет с топором.

Вокруг меня чужие лица.
И с каждым днём опасней жить.
И не на кого положиться.
Вот разве только положить...

Мы судьбой наказаны капризной:
долго жить, бессмысленно стареть,
оттого, что не нашли мы в жизни
то, за что нам стоит умереть.

Единица измеренья женской чести
существует, как мне кажется, одна:
то количество мужской фальшивой лести,
на которую не клюнула она.

Замыслы природы так капризны.
Об одном жалею я, брательник:
что одна седьмая нашей жизни
выпала, увы, на понедельник...

Однажды мы протянем ножки
и лихо вылетим в трубу.
Нас провожают по одёжке,
в которой мы лежим в гробу.

И там, и с этими, и с теми,
и здесь, и снова, и сейчас
мы убиваем своё время,
а время – убивает нас.

Не был в жизни на Канарах я ни разу.
И скажу я вам, ребята, откровенно:
очень хочется порой всего и сразу,
а выходит – как всегда и постепенно.

Я знаю – смерть придёт за мной
в один из летних дней.
И утешает лишь одно –
я скоро встречусь с ней.

Есть для жизни очень разные мотивы.
Убеждаюсь в этом день я ото дня:
если б не было плохих презервативов,
то, возможно, не было б меня.

На панихиде был спокойным
сперва, а после – не сдержался.
Все лили слёзы над покойным,
а я – над теми, кто остался.

Ношу я шляпу и пальто,
грешу и снова каюсь.
И верю я лишь только в то,
в чём вечно сомневаюсь.

Ценю я женщин умных, своенравных,
умеющих всегда собою быть,
за то, что они могут, как на равных,
с последним дураком поговорить.

Неведом нам судьбы зигзаг,
и знать нам не дано:
когда и где, за что и как
затопчут нас в говно.

Всё относительно на свете:
и радость наша, и обида.
Распространитель грязных сплетен
милей нам, чем разносчик СПИДа.

После смерти – не дано нам знать –
в чьих объятьях очутятся люди.
Так баран не в силах предсказать,
в чей обед он попадёт на блюде.

Береги свою жизнь и природу.
Гигиену блюди в час досуга.
Разве можно из речки пить воду?
В ней же рыбы имеют друг друга!

Топтать беспечно мирозданье
поможет вам в потоке дней
одно – тупое нежеланье
взглянуть в лицо судьбе своей.

Собрав моих весёлых дней обломки,
когда-то будут в скорби и опаске
разглядывать унылые потомки
улыбку на моей посмертной маске.

Запутавшись в соблазнах мира
и суете житейских драм,
не сотвори себе сортира
на месте, где быть должен храм.

Недолог наш короткий век,
и смертный час всё ближе.
И чем глупее человек,
тем больше шансов выжить.

Вот смертных семь грехов, ведущих в ад:
гордыня, праздность, пьянство без просвета,
любовь к деньгам, обжорство и разврат.
И вера в то, что всё смертельно это.

Слишком строг здесь режим. Маюсь. Каюсь.
Вечный срок мне топтать райский сад.
Без конца я по небу скитаюсь
и ищу свой потерянный ад.

Когда однажды жизни путь
рассыплется в осколки,
что ждёт нас – тьмы кромешной жуть
иль свет в конце двустволки?

Неся в потоке словоблудий
благую весть до хрипоты,
немало зла способны люди
творить в припадке доброты.

«Вольному – воля» – такая есть байка в народе.
Все мы равны. Всех поглотит нас алчная пасть.
Если тебе не дают умереть на свободе,
значит, свободу придётся однажды украсть.

Все мы небезгрешны. Таково
свойство темперамента мужского.
Всем мужчинам нужно одного,
если нету в женщине другого.

Повсюду, где ни обернусь –
в овечьей шкуре душегубы.
И чем я шире улыбнусь,
тем беззащитней мои зубы.

Кто знает, а может, Вселенная
придумана лишь для того,
чтоб пиво купить мог я пенное
и выпить с друзьями его.

Вся жизнь – нелепая борьба
и суета страстей кипящих.
Недолог час, когда судьба
отложит нас в свой долгий ящик.

Свой крест нести мы все пришли на эту землю.
И смертный грех – себя с лица земли стереть.
Олин лишь вид самоубийства я приемлю:
от смеха собственного, корчась, помереть.

Она лежит на дне сортира.
Так одинока средь говна...
Спасите красоту от мира,
коль не спасла сей мир она.

Я живу по собственным законам.
По утрам перечу я Сократу.
Вечерами спорю с Цицероном,
а в ночи – ласкаю Клеопатру.

Вот первый крик. Картинки в букваре.
А вот последний вздох. Венки с лопатами...
Что наша жизнь – короткое тире
между двумя оставшимися датами.

Впотьмах очнувшись от унынья злого,
Создатель искупил свой тяжкий грех.
Вначале, безусловно, было Слово,
а после, без сомненья, громкий Смех.

Диван холодный мысль мне навевает.
Я не могу её не произнесть:
о, сколько женщин не подозревает
о том, что я на этом свете есть!

«Анахренизмы, или Ни дня без смеха» (ч. 10) Дмитрий Викторович Саклаков